Наша домашняя рабыня

В итоге Лолу убедило обещание моего отца, что в Америке все будет по-другому. Он сказал ей, что, как только они с мамой встанут на ноги, они начнут платить ей «жалованье». Тогда Лола сможет посылать деньги родителям и всем своим деревенским родным. Ее родители жили в хижине с земляным полом. Они смогут построить бетонный дом, смогут полностью изменить свою жизнь. Только представь себе, Лола.

12 мая 1964 года мы прилетели в Лос-Анджелес. Все наше имущество было сложено в связанные веревками картонные коробки. К этому моменту Лола жила с моей матерью уже 21 год. Во многих отношениях она заменяла мне родителей. Она будила меня по утрам и укладывала спать вечерами. Ее имя, сперва звучавшее в моих устах как «О-а», я научился произносить раньше, чем слова «мама» и «папа». Я отказывался ложиться спать, если Лола меня не брала на руки или хотя бы не сидела со мной рядом.

Когда мы переехали в США, мне было всего четыре года, и я не задумывался о месте Лолы в нашей семье. Но росли мы, младшие дети, уже в Америке — и в результате привыкли смотреть на мир по-американски. Переезд за океан изменил наше сознание — в то время как наши родители не могли и не хотели меняться.

***

Лола так и не получила свое жалованье. Проведя в Америке пару лет, она осторожно попросила ей заплатить. Ее мать заболела (потом я узнал, что это была дизентерия), а ее семья не могла позволить себе купить лекарство. «Pwede ba?— спросила она у моих родителей. — Это возможно?» Мама только вздохнула, а папа заявил в ответ по-тагальски: «Как ты можешь об этом спрашивать? Ты же видишь, как нам трудно. Стыда у тебя нет».

Мои родители залезали в долги, сначала чтобы поехать в США, а потом — чтобы остаться в Америке. Позднее отца перевели из генерального консульства в Лос-Анджелесе в консульство в Сиэтле. Ему платили 5600 долларов в год. Параллельно он устроился мыть трейлеры, а позднее нашел впридачу к этому третью работу — долговым коллектором. Мама пошла работать лаборанткой в две медицинские лаборатории. Мы почти не видели их дома, а когда видели, они были усталыми и раздражительными.

Мама возвращалась и ругала Лолу за то, что та плохо убралась или забыла забрать почту. «Я же тебе говорила — когда я прихожу, письма должны лежать здесь! — шипела она по-тагальски. — Это же нетрудно, naman! Любой дурак бы запомнил!» Затем приходил мой отец и тоже принимался ругаться. Когда он начинал орать, все в доме сжимались от страха. Иногда мои родители обрушивались на Лолу вместе и отчитывали ее, пока она не начинала плакать. Могло показаться, что они специально этого добиваются.

Я не понимал, что происходит. К нам, детям, родители были добры, и мы их любили. Но это не мешало им быть грубыми с Лолой. Мне было 11 или 12 лет, когда я начал ясно осознавать положение Лолы. Артура, который был старше меня на восемь лет, оно уже давно возмущало. Именно он объяснил мне, что Лола — фактически наша рабыня. До этого я считал ее чем-то вроде бедной родственницы. Я злился, когда мои родители на нее кричали, но я не понимал, что они могут вести себя аморально — и насколько аморальна вся эта ситуация.

«Ты знаешь хоть кого-нибудь, с кем обращаются так же, как с ней?— сказал мне тогда Артур. — Кто живет, как она?» Он начал перечислять: ей не платят. Она работает весь день напролет. Ее ругают, если она слишком долго отдыхает или слишком рано отправится спать. Ее бьют, если она возражает. Она одевается в обноски. Она питается остатками и объедками — и ест в одиночестве на кухне. Она редко покидает дом. У нее нет ни друзей, ни хобби — ничего и никого вне нашей семьи. У нее нет личного пространства. В каждом из наших домов ее размещали, где придется — иногда на диване, иногда в чулане, иногда в углу в спальне моих сестер. Часто она засыпала на груде выстиранного белья.

Что-то похожее мы видели только в кино про рабов. Я помню вестерн под названием «Человек, который застрелил Либерти Вэланса». Джон Уэйн играл в нем стрелка Тома Донифона, у которого был слуга по имени Помпей. Том все время им командовал — «Помпей, подними его! Помпей, найди врача! Помпей, за работу!» — а кроткий и послушный Помпей подчинялся и называл его «масса Том». У них были сложные отношения. Том запретил Помпею ходить в школу, но дал ему возможность пить в салуне для белых. Под конец фильма Помпей спас хозяина из огня. Было ясно, что Помпей и любил Тома, и боялся его. Он искренне горевал, когда Том умер. В фильме все это было второстепенной линией, а основным сюжетом было противостояние со злодеем Либерти Вэлансом, но меня образ Помпея поразил. Я помню, как я думал, что Лола — это ведь такой же Помпей, а Помпей — такая же Лола.

Однажды вечером папа узнал, что моя сестра Линг, которой тогда было девять лет, пропустила ужин. Он начал кричать на Лолу и распекать ее за лень. «Я пыталась ее накормить», — возразила Лола отцу, который нависал над ней с сердитым взглядом. Ее слабые оправдания только разозлили его еще сильнее, и он ударил ее по предплечью. Лола выбежала из комнаты, и я услышал ее рыдания, похожие на звериный вой.