Если кто-то скажет вам, что вы «чувствуете что-то не то», вместо стыда, просто улыбнитесь

Один друг сказал мне: «Знаешь, говорят — никто еще не жаловался при смерти, что провел слишком мало времени на работе? Потому что семья и друзья гораздо важнее? Так вот, я, пожалуй, стану первым. Я обожаю мою работу, она мне приносит больше радости, чем семья и друзья. Да и работать куда легче, чем справляться с семейными проблемами. Я на работе отдыхаю». Что? Так нельзя!

Подруга думала, что сходит с ума, когда почувствовала громадное облегчение — её муж ушел после двадцати лет «хорошего брака». Она отдавала всю себя семье, она верила ему и была верна — но он оставил её. Она должна страдать! Она должна чувствовать, что её предали, обидели, унизили! Есть сценарий, по которому следует себя вести хорошей жене, когда муж решает развестись — но она уклонилась от жизни по этому сценарию. Всё, что она чувствовала — радость от неожиданной свободы. Её семья беспокоилась. Ведь моя подруга чувствовала что-то не то. Они хотели купить ей таблеток и сводить к врачу.

Моя мама призналась однажды, что самое счастливое время в её жизни началось, когда мы с сестрой уехали из дома. В каком смысле? У неё должен был быть синдром пустого гнезда и масса страданий! Матери должны скорбеть, когда дети покидают дом. Но моя мама хотела станцевать джигу, когда её дом опустел. Все матери страдали, а она хотела петь, как птица. Разумеется, она никому в этом не призналась. Её бы сразу обличили как плохую мать. Хорошая мать не радуется свободе от детей. Так нельзя! Что скажут соседи?

И ещё одно на десерт: однажды мой друг узнал о своём смертельном диагнозе. Он любил жизнь больше, чем кто бы то ни было. И его первая мысль была: «Слава богу». Это ощущение не уходило. Он был счастлив. Он чувствовал, что сделал всё правильно и скоро всё закончится. Он умирал! Он должен был чувствовать страх, ярость, боль, уныние. Но всё, о чем он мог думать, было — больше не нужно ни о чем волноваться. Ни о сбережениях, ни о пенсии, ни о сложных отношениях. Ни о терроризме, ни о глобальном потеплении, ни о починке крыши гаража. Ему даже не нужно было волноваться о смерти! Он знал, как закончится его история. Он был счастлив. И он оставался счастлив до самого конца.

Он сказал мне: «Жизнь — непростая штука. Даже хорошая жизнь. У меня была хорошая, но я устал. Время уходить домой с вечеринки. Я готов идти». Да как он может? Врачи твердили, что он в состоянии шока, и зачитывали ему пассажи из брошюры о горе. Но он не был в состоянии шока. Шок — это когда чувств нет. У него было: чувство счастья. Врачам просто оно не нравилось, потому что это Неправильное чувство. Однако у моего друга было право чувствовать то, что он чувствовал — разве шестидесяти лет осознанной и честной жизни недостаточно для того, чтобы завоевать такое право?